СТРОЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ РЕЧИ

Если вас интересуют курсы подготовки к гиа, то мы можем помочь вам. Для этого пройдите по ссылке и узнайте больше. В начале «Монадологии» Лейбница, небольшого сочинения, которое великий метафизик составил ad usum principis Eugenii[1], содержится следующее утверждение: «Et il faut qu'il ait des substances simples, puisqu'il у a des composes; car le compose n'est autre chose qu'un amas ou aggregatum des simples 'Должны существовать простые элементы, поскольку существуют комплексы: ведь комплекс есть не что иное, как совокупность, или агрегат, простых элементов'». В противоречии (действительном или только кажущемся) с этой ключевой формальной идеей Лейбница находится понятие синтеза, занимавшее важнейшее место еще в концепции Аристотеля (в его теории суждений). Этим понятием позднее пользовались Кант, Гегель и Кассирер; со своей стороны и Вундт немало усилий приложил к исследованию того, что он определял как «творческий синтез».

В сознании наших современников эта старая проблема также существует, хотя и под другими названиями: если, например, психолог выступает в защиту «единого представления», «целостного восприятия» и т.п., то он тем самым отвергает принцип «совокупности, или агрегата», принцип «атомистов». Языковые явления до сих пор еще не были объектом специального изучения гештальтпсихологии, тем не менее к ним часто апеллируют для доказательства ряда важнейших положений. Действительно, наиболее очевидным для каждого примером агрегата kat' exochen являются конструкции с союзом «и» (сочинительные комплексы); с другой стороны, столь же убедительным примером феномена, для анализа которого концепция Лейбница не является вполне удачной, обычно служит предложение естественного языка; совершенно очевидно, что предложение есть нечто большее и нечто иное, чем совокупность слов. Четкое противопоставление «целостной идеи (гештальта)» и «простого соположения (сочинительного комплекса)» было проведено в рамках школы Мейнонга; так, в указанном смысле оно было использовано, в частности, в 1904 г. Р.Амезедером[2]. Отличие предложения от простой совокупности слов не надо было при этом формулировать и описывать заново, поскольку, с тех пор как с помощью примеров типа S есть P (предложения из Onoma и Rhema в аристотелевской терминологии) был показан синтез суждений, это отличие никогда всерьез не подвергалось сомнению.

Мы не собираемся вдаваться в проблему «субстанции», чтобы защитить тезисы монадологии или, напротив, отдать предпочтение сторонникам концепции синтеза; не будем увлекаться проблемой «субстанции», а останемся во владениях сематологии и попытаемся исследовать, могут ли быть верны по отношению к знаковым структурам (Zeichenhafte Gebilde) оба утверждения одновременно: утверждение об их агрегатной природе, с одной стороны, и утверждение об их синтематической природе — с другой. По–видимому, дело обстоит именно так; например, отношение между словами и фразовым единством таково, что после того, как «агрегатное» рассмотрение сослужило свою службу и уже не может ничего дать для того, что еще могло бы быть сказано, требуется изменение угла зрения, перемена ракурса, которые могут быть описаны без всякой таинственности, без малейшего налета мистики или парадоксальности. Поскольку в предложении имеются как символы, так и поле, то учитывая эту двойственность, можно без всякого противоречия в одном случае получить результат, равный п, а в другом — результат, равный 1. В свою очередь п должно и может быть определено (в том числе и Лейбницем) как сумма, в отличие от элементов поля, не образующих символической суммы.

Если мы все же хотим найти повод для удивления, то в языковом механизме законченного и рассматриваемого вне зависимости от ситуации предложения имеется достаточно деталей, на которые это удивление можно обратить. При этом, однако, не следует думать, что предметом нашего особенного внимания будет критерий Эренфельса — так называемая сверхсуммативность (Ubersummativitдt). Дело в том, что, употребляя слово «сверхсуммативность», обычно полагают, что этим уже все сказано; однако остается непонятным как то, почему речь идет о понятии сумма, которое сразу же теряет свой смысл под воздействием приставки сверх, так и то, почему его смысл стирается именно этой приставкой, обычно используемой для выражения количественных или компаративных отношений. Критерий сверхсуммативности был введен школой Мейнонга и применялся с большой пользой, однако выродился в подобие «оборонительного знака» типа нашего немецкого nein 'нет' в тот момент, когда произошел отход от грацевской двоичной схемы продуктивного мышления. В задачу этой книги не входит восстановление забытого; однако, по–видимому, нам необходимо будет показать, как сами языковые явления свидетельствуют в пользу того тезиса, что не бывает ни материи без формы, ни формы без материи. Если на короткое время и можно усомниться в том, как обе эти стороны будут восприниматься в излюбленных гештальтпсихологами фигурах из точек и линий на белой бумаге, то специалисты в области языка должны чувствовать себя более прочно. Ибо они могут с достаточной уверенностью указать, что следует считать материальной стороной языкового явления, а что — его формальной стороной.

Я хотел бы сделать еще одно предварительное замечание. Описывая соединение слов в предложения и обращая внимание на сигнификативную смену при переходе от знаков, которые называют предметы или указывают на них, к полю, которое обозначает ситуацию, правомерно задаться вопросом: встречается ли подобная смена еще хоть раз или чаще во всей совокупности сложного языкового механизма? В точности такой смены больше не встречается; отношение между словом и предложением уникально и неповторимо. Однако не лишен смысла вопрос (и, следовательно, поиск ответа на этот вопрос) о том, существуют ли сигнификативные смены иного рода (и если да, то какие именно) в пограничных областях — при переходе от простого предложения к сложноподчиненному (Satzgefьge), с одной стороны, и при переходе от слова к составляющим его фонемам — с другой. Таким образом, в строгих рамках сематологии (не вполне завершенной, но, безусловно, лингвистически релевантной) открывается следующий конструктивный ряд: фонема, слово, (простое) предложение и сложноподчиненное предложение.

Заключительный элемент этого конструктивного ряда, сложное предложение, удивительным образом обнаруживает те же дейктические характеристики, которые свойственны словам и с которых мы начали анализ языка в главе о дейктическом поле. Существует указание с помощью анафоры; и тот, кто ищет дейктическое поле, в котором оно реализуется, обнаружит, что связи формирующегося высказывания сами используются как дейктическое поле. Контекст является анафорическим полем; формирующееся высказывание само в тех или иных фрагментах требует обращения вспять или вперед, оказывается рефлексивным. Это в высшей степени замечательный вид связи, и за пределами языка можно встретить лишь его несовершенное подобие.

Не менее специфичным представляется и отношение между словом и составляющими его фонемами — начальными элементами ряда конструктивных единиц языка. Фонемы — это различительные элементы звучащей речи; в каждом слове они могут быть подсчитаны. Кроме того, словесный знак являет собой целостный образ (ist gestalthaft), он имеет свой «мелодический облик», который изменяется (как и человеческое лицо) в зависимости от экспрессивных факторов и смены значений апеллятивной функции. В обычной лингвистической терминологии для существенных изменений такого рода применяется обозначение «эмфаза»; в «языковой физиогномике» Хайнца Вернера выделяется особый тип эмфазы, направленной на подчеркивание свойств соответствующего объекта с помощью звуковых характеристик. То, чем должны заниматься теоретики языка, есть поразительное постоянство фонематических характеристик словесных знаков при изменчивости их мелодического облика (Klanggesicht).

Осмотрев получившуюся картину еще раз целиком, мы начнем с одного не названного пока «элемента» языка, а именно со слога. Членение звукового потока на слоги, хотя и широко используется в грамматике, никоим образом не является грамматическим по своему происхождению, относясь к материально обусловленным конструктивным аспектам. Есть свой резон в том, чтобы начать исследования именно с этих последних; тот кто должным образом не учитывает эти аспекты, рискует тем. что для него навсегда останутся загадкой определенные явления речевой структуры. Кроме того, существуют психологически интересные связи, которые особенно отчетливо обнаруживаются при лингвистическом исследовании слогового членения. Мне представляется, что в результате открытия Стетсона старая проблема слога в фонетике оказалась решена настолько глубоко, что в настоящее время наиболее важным и интересным в теоретическом отношении остается лишь исследование того, каким образом соотносятся друг с другом восприятие и производство речи. И едва ли что–то другое сулит больше открытий в области психологии речи (включая расстройства речи), нежели исследование часто упоминаемого, но никем еще удовлетворительно не описанного глубинного взаимодействия между приемом и передачей сообщений. Мы попытаемся подойти к этим вопросам с современных позиций; пригласим к столу переговоров по проблемам слога специалистов по акустике и моторике, стремясь по возможности согласовать и дополнить противоположные точки зрения.