Как Баба Клава Просветление искала. Письмо девятое. Просветленный мудрец из Центра - 7 Декабря 2012

Здравствуй, Маня!
Как ты, голубушка, как здоровье?
Ух, а у нас все бурлит–кипит, такие страсти творятся – только диву даешься!

Ну опосля случая с Нюрой, вся наша деревня разделилась на два лагеря: одни - за, другие - против. Собрались старики на завалинке и начали этот вопрос мусолить: кто же я – умом тронутая или все–таки в вере продвинутая? (Ну а как же? Теперь-то дело к зиме: огороды кончились, можно теперь и помусолить – все равно зима наступает, а так хоть темка. Прошлую зиму обдумывали Ваню тракториста – как это он трактор умудрился в нашей речке потопить. Теперь вот на повестке дня – баба Клава). И главное, что спорят, а ж с пеной у рта. Одни за – другие против (ну помнишь, как в Библии: «Назарянин? Ну что доброго может быть из Назарета? Он же сын плотника!» Вот так, Маня, кто-то видел Бога, а кто-то плотника). Есть, конечно, есть и сумневающиеся. Да только факт-то на лицо: не пьет мой Васенька, не пьет и всё тут.

И его пару раз на завалинку вызывали - мол, так и так, Вася, скажи народу как есть – и вправду ты что ли пить бросил, или бабы брешут? И стаканчик подносили. Да только Васенька мой так им отвечал: «Вот верите, мужики, и сам я хочу напиться, а в глотку не лезет: что в бабе моей такое – не пойму. Гляжу на неё, а в ней любовь светится - тихая-тихая такая. И понимаю я, что любит она меня, гад, любого, и не осуждает. А я в ее любви отражаюсь ну обезьян–обезьяныч. Аж плакать хочется как себя жалко. И чувствую, что когда ей до лампочки какой я, я как бы выбор сам должен делать: пить или не пить – гробить себя или нет. Да и любовь у нее какая-то теплая – так и хочется согреться. Я вот когда домой прихожу – вот тут чаек, вот тут самовар, а тут Клава моя, и так спокойно, так тихо – мне и пить-то не зачем. Мне, едрена-корень, и причины-то придумать теперь сложно. Раньше я вот как – или с горя, или назло, или вину заглушить, или развеяться. Я вот трезвыми глазами на себя и жизнь свою посмотрел – и подумал: ну что ж я себе могилу-то раньше времени рою? Жизнь–то она вон как хорошая. Одним слово, когда за меня не выбирают и ответственности не несут, приходиться самому свою жизнь строить. А хто ж по своей воле плохого себе пожелает? Дураков нет. А то, что с головой у неё не все в порядке, так это правда, подмечал разное. Но как я ейный муж и защищать её должен перед обществом, так вот что я вам скажу – вреда она никому не приносит, и не ваше собачье дело, какие она песни в избе завывает. Она у меня на пенсии – хочет «Ромашки спрятались» запоет, а захочет – «Боже Царя храни» затянет». Сказал - и как отрезал (вишь какой – Орел!). Маво Васеньку на деревне побаиваются – у него рука тяжелая, вот и отпустили.

А мужики все равно в смятении – вдруг все бабы так залюбят, что и им придется пить бросить. Вот деревня наша сейчас как называется? Кукуево. И боятся они, что ежели бабы все в просветление рванут, то придется переименовываться – ну, например, в Свято-Кукуево или в еще как-нибудь.

А бабы наши тоже, глубоко задумавшись: что они после делать будут, ежели как мужики пить перестанут: некого будет пилить и не за что; страдать придется перестать, да в счастии жить (а это мы уж никак делать не умеем, даже не уговаривайте. Быть чем-то недовольным – это наша традиция; это мы лучше всех делать можем). Сначала бабы испугались, а потом успокоились: пока в нашем государстве национальный герой Мент Ментович – у нас завсегда весело будет. Это раньше принято было – Добрыня Никитич, Илья Муромец, иль на худой конец Дон Кихот Гишпанский, аль поэты какие-нибудь, которые защиту и благородство утверждали. Я не против государства, какой народ – такое и государство, я токма думаю, что ежели мы поменяемся внутри, то и снаружи все поменяется. Только трудно это, ой как трудно с себя ничинать!

Так что раскол у нас и смута – вся деревня в беспокойстве. А я, Маня. сижу себе тихохонько, как мышка – боюсь и носа высунуть И быть бы беде, да Господь уберег:
Приехал к нам как–то из Центру человек просветленный, а с ним и две его помошницы. И сразу видно – человек он опытный, мудреный. Почти что святой. Книг навезли – тьма-тьмущую, и все про просветление (авторов я всех и не упомнила. Но картинки в книжках – ну прям загляденье). Сидит он среди книг - важный такой, сурьезный. Вся деревня подсобралась – стол накрыла, соленья, варенья всякие. Баньку, как правило, затопили. Вообщем, все честь-почести. Да только закусило наших, решили что и они не лыком шиты, и деревня у нас продвинутая, и мы и сами с усами – и нас свой просветленный есть, вернее просветленная (ну ежели мода сейчас на просветленных пошла – чем мы хуже?). Пришли ко мне и говорят: мол, так и так, Клава, не подкачай, выпендриться – выпендрились, теперь дело за тобой. Просила я их? Какая же я просветленная? Так только – в начале пути. А они не отстают – выручай, горой за тебя станем, лишь бы нос ему утереть. Ну что ж делать – против общества не попрешь: назвался груздем – полезай в кузов.

Иду, а сама обмираю – что-то будет? Про что беседу-то вести? Я ж ведь простая баба, от сохи: опять что–нибудь ляпну, греха не оберешься. А куда деться? – не сбежишь! Ну думаю, ладно, чему быть – тому не миновать.

Заходим, садимся. Учитель, как водится, на возвышении. А вокруг него его ученицы. И давай нам про великих Учителей рассказывать и объяснять как это все должно быть. И нет-нет на меня зыркнет, и продолжает. А потом остановился внезапно и стал мне вопросы задавать – мол, сколько я книг прочитала, а знаю ли я такого и такого-то, и было-ли у меня то-то и то-то, и знаю ли я это и это? И вопросы задает, как-будто я на прием к гинекологу пришла (а это почитай лет пятьдесят назад было – когда, да с кем, да что делали). И чувствую я, что он с каждым вопросом прям-таки ниже плинтуса меня приколачивает. А я все ниже и ниже – да и что я ему сказать могу? Не была, не состояла, даже рядом не сидела. Только вот люди добрые как могли, так и наставляли. И вот когда самая макушечка осталася, вдруг посмотрела я на него внимательно – (видать это Бог мне глаза открыл), а у него эго вперед него бежит и похлеще моего будет. И знания у него – книжные. Смешно так стало.

И сказала я ему, что книжек я столько не читала и всяких слов умных не знаю, но только нас, таких, от земли, Клав, – тысячи. Ибо мы истину сердцем чуем, в нас душа открыта, и мы её слушаем. Надо, надо книги читать, да вразумляться, чтобы отбросить их в свой час, и родить свое, новое. Ибо Бог нас не под копирку делал – у каждого свой запах, свое цветение (как Мудрец один сказал – сколько людей, столько и религий должно быть). Многим почти пол шага сделать осталося, да страх перед обществом держит – боятся иными перед людьми показаться; да знания книжные мешают: все сравнивают – так у меня или не так? Да так, так, ты в себя верь – ты свою книжку напиши, только чтоб твое, истинное, чтоб из нутра лилось.

Слушай ветер, слушай пространство, и когда в книжках между строк читаешь – ищи поле Мастера, его слушай. Ведь пробуждение - это так естественно, так просто, что ты, когда сравнивать себя с кем-либо из Мастеров и Великих Учителей перестанешь, тебе смешно станет, как это запросто. Испокон веку у тебя это состояние было; это как сердце, которое в тебе бьется, и без него – нет жизни телу. А без просветленности (пробужденности) - нет тебя. Отбрось только лишнее – все равно когда-то потеряешь.

Ну я и написала тебе, Маня. Ты, наверно, заснешь три раза, но так получилось.

Целую тебя,

Твоя почти проснувшаяся, баба Клава.