Главная » 2012»Ноябрь»24 » Как Баба Клава Просветление искала Письмо четвертое. Про мужиков и баб
13:44
Как Баба Клава Просветление искала Письмо четвертое. Про мужиков и баб
Как Баба Клава Просветление искала
Письмо четвертое. Про мужиков и баб
Здравствуй Маня! Как твое здоровье? Как дома? Все ли в порядке? А у меня, Маня, горе – тако горе, горе, что и не попишешь.
Мудрые люди мне сказали – пока с мужем своим не разберешься, не
простишь и не примешь его как он есть, не быть мне с Богом, не попасть в
рай. Ой, Маня, я умом-то все понимаю (мы теперь с ним вместе ходим – я и
он за мной телепается, я тебе еще про него напишу – я прознала, что
есть еще ум эмоциональный – этот хуже горькой редьки – такой змий, что и
не сказать. Ну это потом). Умом-то я все понимаю, и когда на образа
молюсь, аль в церковь схожу - вроде бы легче становиться, вся такая
святая, спокойная; а повернусь, да рожу его окаянную пьяную увижу – так у
меня аж с печенок все поднимается – и такая ненависть, такая ненависть,
что хошь образа выноси. Все из памяти всплывает – как на ниточке друг
за другом всё поднимается. Это он сейчас уже такой смирной, а по
молодости сама знаешь – чем я только бита не была! Тебе вот Маня, хорошо
– ты вон, ежели чё, так за скалку берешься и лупишь по чем попадя. А
я–то, с малолетства пуганная – то отец бил, да мать гонял, потом и мужа
нашла такого же. А кто у нас на деревне не пьет? Только бабка Глаша: ей
сто лет – она уже не может.
Им – то мудрецам хорошо говорить «прости», а мне-то каково? Вон – еле стоит, воняет винищем-то, а глаза безумные.
Такая боль, такая боль – я уже всех мужиков бояться стала – отсюда и
ненависть. А и то сказать, где мне другую жизнь видеть было – у мамани
муж пил да бил, у бабки моей тоже. Видать мне это в кровь уже вошло. Я,
видать, только по этой колее и могу ходить. Да и где нам, Маня, русским
бабам пример брать как по другому жить – у нас, вишь, даже в сказках
баба всем заправляет: она или как Василиса Прекрасная все умеет, только
ручкой махнет и на тебе – и каравай, и рубаха, и дворец писанный. И пока
её Кащей не укакошит, Ванька-царевич то и не поднимется. Силу-то свою и
не проявит – руки не разомнет. А когда ему подниматься, когда за него
все Василиса метелит? Ему–то где себя проявить, коли она и без него все
может?
Или другой перебор – у нее и звезда во лбу (фонарик
такой, чтоб за версту видели, что она королевишна), и месяц под косой – и
такая она волшебница! Ёе мужик один раз спас – так она теперь ему по
гроб жизни служить будет. Стоит перед ним на цырлах – и то ему, и се
ему, а он только губки пунит и недовольный ходит. И это ему не так, и то
ему не эдак; и туда свози, и белку принеси, и старого хрыча из моря
доставь. И только когда прознал (и то, хорошо что люди сказали) что она
самая что ни наесть единственная в мире красавица – царевна, тогда
только замуж и позвал (небось, ежели бы знал, что две таких – нипочем бы
не женился). А вы царевича–то спросили? Может ему самому уже таким
баклажаном быть надоело? Может, он сам бы с удовольствием и дворец
построил, и сам бы зашел в море и вышел? Может ему и самому надоело, что
она полечку пред ним выплясывает (может когда он совсем зарывается и
сковородкой огреть не мешает?)
Да куда там! Вон, с фонарем,
побежала, сейчас желания исполнять его будет и путь светлый указывать –
как ему жить да что ему делать, чтоб счастливым стать. Это, видать,
Маня, пока мы в могилу не лягем, мужику не дадим об себе позаботиться.
Вона чё эта власть проклятущая делает. А как же! Я вон видишь какая
молодец! А он вишь – какой гад – все на диване валяется, халявщик
проклятый, все у него из рук валиться и все у него не так получается.
Ему вроде бы и хорошо – а внутри чувствует что загибается (тебя бы так
спеленать, да положить – сколько протянешь?) Я так думаю, это все власть
наша нас мурыжит. Это, видать, когда мы дите рожаем да на руки берем,
так все за него и делаем, оберегаем. Да не заметно под эту гребенку и
мужа туда же.
И вот почитай уже лет двести, как мужик стихи
написал, за чо он бабу любить будет: «Коня на скаку остановит, в горящую
избу войдет (причем сама и подожжет)». А я, Маня, уж так устала всех
самее быть. Так устала этого коня останавливать, что нехай несется этот
конь дальше и пропади все пропадом!
Вот на днях была я на
собрании психологическом (а как же - в рай-то хочется. Пошла, думала что
помогут). Прихожу. А там всё бабы собрались – и ну обсуждать как с
мужиком гармонию наладить. То ли ему потакать, то ли свободной и
независимой становиться (это нам–то уж куда независимей – уж независимей
и некуда – почитай все мужики скоро вымрут). А может, надо было мужика
пригласить да сесть с ним рядышком, и спросить его ласково: «А ты–то что
хочешь? А ты-то что думаешь про гармонию-то, а что тебе интересно?» А
может, взять и послушать его? Чать не чужой.
Мне вот, Маня,
знаешь что сказали – что одна половина (левая) у меня женская, а другая
(правая) мужская – и у тебя тоже, и всех людей. Это что же получается,
моя левая половина вперед бежит, а правая – сзади плетется? Это что же я
такая косорукая, косоротая да косоглазая? Это значит, Маня, когда ты
мужа скалкой охаживаешь, так не забывай и себя пару раз по правой
стороне шмякнуть. А как же – ты внешнего мужика бьешь, а своего
внутреннего добиваешь. А вот еще, Маня, я по телевизору видала – стоит
памятник на горе - Там баба с ножиком огромным (меч называется). И вроде
бы памятник в память о войне поставили, и вроде бы все правильно – о
войне помнить надо, да только пока над Россией будет баба с ножом стоять
– не будет у нас покою. Вот до революции с мечами да ножами только
памятники с мужиками были, а над Россией – Образ Пресвятой Богородицы
реял (Россия - ее вотчина).
А может нам такой памятник
высоченный Богородице поставить, да на местах силы, да чтоб по всей
России чтоб кольцом опоясана была, да чтоб руками Небо и Землю обнимала,
да не защищала, а Любила; и любовь ту, Божественную, изливала. И чтобы
не мать, а Женщина. И смотрели бы мы, бабы, и учились бы какою надо
быть. И чтоб памятники эти как бы мостиками были с земли на Небо и с
Неба на землю. Я даже бы на такое дело и деньги - те, что на похороны
готовила, - отдала бы. Не жалко. Вот помру, а что-то хорошее после меня
останется. Вот даже рисуночек приготовила, конечно как смогла, так и
накалякала. Та только кто меня послушает...
Я вот тебе, Маня, письмо пишу, а сама на Ваську моего посматриваю – он
себе спит, а я вот все думаю – как же мне его простить, как принимать
его как есть научиться (аж с души воротит, сразу любовь Божественная во
мне гаснет, все ненавистью покрывается). Эх, думаю, да ведь я ненавистью
своей своего мужика-то высушила, я же себе болячек сколько через злобу
ту заработала, и так себя жалко стало - аж заплакала. Плачу, себя жалею и
на него смотрю. А сама думаю: а как же я без страданий жить буду ежели
он пить бросит? Я ж не привыкла, я же только страдая о себе и вспоминала
(это что ж получается? Чем больше он меня бьет, тем больше я страдаю,
тем больше о себе думаю, да жалею, да люблю себя. Это что ж, я себя без
страданий и не люблю вовсе? Это что ж получается – он пьет да бьет –а я
только тогда себя и люблю и о себе вспоминаю? Это что ж я извращенка
какая–нибудь старолетняя, это что ж, я себя через любовь и ласку любить
не могу?) А когда отец мой пьяный в избу входил, конфеты мне приносил, я
только таким мужика и представляю – и это добро для меня? Господи, как
же мне внутреннего своего мужика жалко стало – теперь я его жалеть стала
(все-таки ж это тоже я) – ненависть как гной течет; потом жалость -
как сукровица, а за жалостью и любовь пробиваться стала. И вспомнила
отца своего. Когда он добрым был да ласковым (когда малой была, я его не
разделяла – пьяный аль тверезый, все едино было -ь так папку любила!);
вспомнила как замуж выходила – ой, любила я своего Васю, и он меня;
вспомнила радость, да любовь нашу молодую. Сижу, плачу, только слезы
теперь светлые, они раны мои душевные промывают да память исцеляют.
Уходит все, растворяется.
И так мне Васю жалко стало! Так
жалко! Господи, что ж он с собою делает! А за жалостью и любовь к нему
пробиваться стала. Любовь – к себе, любовь – к внутреннему мужику и
любовь к внешнему.
Может нам, русским бабам, только через жалость к любви Божественной пробиваться нужно?
Сижу и смотрю и не оцениваю – добро это или зло, пьянка, и не хочется
ни злиться на него, ни на путь истинный наставлять; и не хочется ни
ругать, ни хвалить. Смотрю как на дуб в лесу – ну корявый, ну старый –
дуб как дуб – ни тепло, не холодно. Тихо так любовь в душе светиться и
такой покой! Свободная я стала, и независима - от страха и от ненависти.
А значит - к Любви Божественной ближе.
Все , Маня, пошла я спать теперь со спокойной душою.
Жди писем, да сама пиши, не ленись. Твоя баба Клава.
